Вестники времен [= Знамя над Тауэром] - Андрей Мартьянов

— Совсем дряхлый дедушка, — Казаков на всякий случай перекрестился византийским манером, когда Папа Климент, восседавший на библейском ослике, ведомом под узду одним из кардиналов, проехал мимо. — Но впечатление производит.

Папа старательно выполнял свой долг, возложенный на него апостолом Петром: благословлял толпу, изредка позволял приложиться к закрытой белой перчаткой ладони подбегавшим нищим, а следовавший за ним кардинал Орсини раздавал щедрую милостыню. Однако вид у понтифика был усталый и немного отрешенный. На щеках укутанного в белое одеяние Климента виднелась сеточка мелких синеватых вен, губы подрагивали, а окруженные паханым полем морщин глаза выражали спокойную фатальность. Климент знал, что его земной век подходит к концу, и прекрасно отдавал себе отчет, что тленное бытие следует завершить достойно. Главным делом его жизни, подобно Папе Урбану II, Петру Амьенскому или святому Бернару Клервосскому,[56] являлось освобождение Святой земли. Новый Иерусалим немыслим без Иерусалима древнего.

Проехал Папа, ушла в Мессину его свита. Наступала очередь самих крестоносцев.

— Где ваши лошади, господа? — вопросила Беренгария, морща носик. Помпезно орали трубы, уже слышался топ многочисленных коней, горожане восторженно ухали, приветствуя выезжавших из порта августейших особ. Между прочим, Филипп и Ричард едва не поссорились, споря о том, кому въезжать в Мессину первому. Лучший выход предложил умный Филипп-Август: скакуны двух государей должны возглавлять процессию голова в голову, а уж за ними пусть следуют свитские.

— Сбегаю, заберу у стражников, — кивнул Гунтер. — Куда потом?

— Вы меня проводите до монастыря? — осведомилась принцесса таким тоном, словно была уверена — ей придется возвращаться домой в одиночестве. После встречи с Ричардом она в значительной мере разучилась доверять мужчинам.

— Беренгария, мы вас доставим в монастырь даже на руках, — заверил Казаков, снова обращаясь к принцессе по имени. — О чем вы беспокоитесь?

— Уже ни о чем, — мимолетно улыбнулась наваррка. — Большое спасибо, сударь.

Святая месса продолжалась, по счету Гунтера, около двух часов, начавшись в полдень. Храм святого Сальватора до отказа забил высший цвет европейского рыцарства — три короля, королева Англии, десяток принцев и принцесс, еще больше герцогов, бессчетно графов… Литургию служил сам Папа.

Трем невзрачным дворянам удалось проникнуть в переполненный собор только благодаря Элеоноре Аквитанской. Когда Беренгария вернулась в монастырь, аббатиса Ромуальдина, к счастью, отсутствовала — отбыла к мессинскому епископу. А значит, увидеть Элеонору оказалось проще простого.

Мессир Ангерран де Фуа все еще находился у королевы, но беседа велась ни о чем — о старых приятелях, новостях из Палестины и последних сплетнях. Когда заплаканная Беренгария показалась в дверях, Элеонора Пуату встревожилась и немедленно попросила Ангеррана покинуть монастырь, посоветовав заехать в гости завтра утром. Седоволосый рыцарь, заново раскланявшись с сэром Мишелем (и не поймешь, оскорбление это или любезность?), подчинился.

— Дорогая! — заохала Элеонора. — Что произошло? Вас кто-нибудь обидел? В таком случае куда смотрели ваши спутники? И почему вы обманули мадам де Борж?

— Матушка… — Беренгария взглянула на сопровождавших ее шевалье и догадливый Мишель выволок Гунтера с Казаковым из комнаты в коридор. Их пригласили войти лишь незадолго до полудня.

Гунтер поразился перемене, случившейся с Элеонорой Аквитанской. Ранее приветливая и благосклонная пожилая дама, от которой в любой момент можно было ожидать соленой шутки или забавного каламбура, приобрела свой истинный облик. Королева-мать не изменилась в лице, но ее улыбка из обходительной превратилась в жестоко-циничную, взгляд был холоден и зол, а в высоком голосе отчетливо раздавался металлический перезвон.

— Господин де Фармер… Вернее, не вы, — Элеонора махнула рукой, подзывая Казакова. — Сударь, я, как королева Англии, приказываю вам неотлучно находиться при принцессе Наваррской. Не возражайте. Я знаю, что вы не мой вассал, но, по-моему, в любой стране, даже в герцогстве Киевском, обязаны уважать желания монархов. Кроме того, Беренгария сама попросила за вас. Шевалье де Фармер, я думаю, вы не станете возражать, если я на краткое время заберу вашего оруженосца и одену его в цвета Наварры?

«Старая перечница задумала какую-то интригу, — мелькнула мысль у Гунтера. — А русский попался… Надеюсь, Сержу хватит ума не перейти границы…»

— Как будет угодно вашему величеству, — поклонился сэр Мишель.

— С вами, как с приближенным архиепископа Годфри Клиффорда, я поговорю вечером, — жестко отсекла королева попытку Мишеля раскрыть рот и задать какой-то вопрос. — Вы можете сопровождать мадам Беренгарию на мессу, а затем займитесь своими делами. Я ясно высказалась?

— Приказ великой королевы, — раскуртуазничался ничего не понимающий рыцарь, — закон для ее верных слуг.

— Восхитительно, — сухо бросила Элеонора. — И еще, шевалье. Я рада, что вы не оставили Беренгарию, но сожалею, что вы проявили опрометчивость. Принцессу следовало отговорить от необдуманного поступка в гавани. А с Ричардом у меня еще будет беседа…

Гунтер похолодел. Элеонора Пуату произнесла последние слова с таким выражением, что, казалось, она собирается бросить сыночка в чан с кипятком. Аквитанский характер королевы-матери и жесткость прожженного политика брали свое.

— Принцесса Наваррская сейчас переоденется к мессе, — продолжила Элеонора. — Ее можно подождать во дворе обители. Всем, кроме мессира Сержа, он останется здесь.

Танкред, нынешний правитель средиземноморского острова, как выяснилось, был совсем молодым человеком, самое большее лет двадцати пяти от роду. На короля он вовсе не походил, скорее, приодевшийся разбойник с большой сицилийской дороги. Норманн с темно-русыми волосами, шрамом через всю правую щеку и взглядом, очень похожим на взгляд Ангеррана де Фуа — развеселые и запальчивые глаза пирата, которому вдруг очень повезло…

Месса между делом заканчивалась. Святейший Папа прочитал Коллекту, хор пел «Agnus Dei», освятили причастие и престарелый понтифик, шепча «Corpus Cristi», вложил просфоры в уста королей и их приближенных. Казаков, сменивший простенькое блио на роскошное одеяние наваррского двора, в сущности, был православным. Раньше он никогда не задумывался над различиями христианских церквей, да и не столь часто навещал храм. Но сегодня ему пришлось подумать, не изменяет ли он привычной религии, и после недолгой философии пришел к выводу — да ничуть! Посему он спокойно принял причастие из рук Римского Папы, прочитав про себя старославянское «Отче нас, иже еси…» вместо латинского «Pater noster, qui es in caelis[57]…» и остался доволен, благо текст гласил одно и то же.

Беренгария молилась истово, наверное, хотела, чтобы Господь помог ей обрести счастье в браке, которого пока, увы, не предвиделось. Ричард явно скучал, но пренебречь торжественной церемонией не мог, ибо идеальный рыцарь обязан быть набожным ради того, чтобы в будущем, подобно Галахаду, обрести Святой Грааль.

Сергей, не понимавший произносящиеся трескучим голосом Папы латинские тексты, потихоньку оглядывался. Ему очень нравились звуки органа и потрясающий хор, волна звуков могла в буквальном смысле сбить с ног, месса была одновременно строгой и торжественной, постоянно поминалось имя святого Ремигия, которое Казаков легко ловил на слух, в отличие от большинства других красивых, но абсолютно непонятных слов. Его хорошо научили английскому и англо-американским диалектам, однако латынь в Конторе не преподавали.

Из-за непонимания оставалось только незаметно глазеть по сторонам. Витражи, золото, мишура — Церковь на Сицилии живет небедно, как, впрочем, и везде. Краснорожий Филипп, чтоб его сплющило, любитель пострелять из лука… До невероятия мужественная физиономия короля Танкреда, льняные локоны Ричарда, рядом стоят Элеонора с холодно-непроницаемым выражением лица и неизвестная дама лет тридцати пяти, очень похожая на королеву-мать, разве что гораздо моложе. Дама носит золотую корону и белые одеяния траура. Можно ошибаться сколько угодно, но с девяностопроцентным вероятием в храм пришла вдова бывшего повелителя Сицилии Вильгельма — Иоанна, старшая дочь Элеоноры.

Сразу за Ричардом кривит губы в приторной улыбочке молодой, до отвращения смазливый красавчик с темными, рассеченными прямым пробором волосами и ниточкой аккуратно подстриженных усов. Выражение лица самое минорное, герб категорически незнаком — ни на один символ, старательно описанный сэром Мишелем новому оруженосцу, не смахивает. Фаворит? Вряд ли кого другого английский король поставил бы за своим правым плечом… А кто нынче фаворитом у Ричарда, если верить слухам? Правильно, менестрель Бертран де Борн из Аквитании. Надо полагать, это он и есть.